Документы


Украина: хроника трех дней


Публикации о путче


Дети августа '91


Гостевая книга

ГЕРОИ ГКЧП

Камиль Мусин

Точка зрения автора может не совпадать фактической историей событий. И наоборот. Автор не несет никакой ответственности за содержание текстов. Все упоминания о каких-либо лицах, существующих в действительности и о вымышленных персонажах является заранее спланированным совпадением, составляющим суть сообщения и ни в коем случае не может служить предметом разбирательств. Копирование и воспроизведение в коммерческих целях авторских текстов или их частей в любой форме, включая устный пересказ, аллюзии и воспоминания, равно как и действия, спровоцированные подсознательными ассоциациями, вызванными нижеследующими текстами, будут преследоваться постардавшими лицами.

Персонажи в порядке их появления.
Язов. Министр обороны СССР. Честный воин, прямой и простоватый.
Болдин. Секретарь президента. Этакий хитрый друг в очках.
Крючков. Председатель КГБ. Изощренный ум византийского толка.
Пуго. Министр внутренних дел. Сильная личность.
Янаев. Вице-президент. Пьянь, но романтик.
Тизяков. Кто-то из промышленности. Анфан террибль, впрочем безвредный.
Стародубцев. Кто-то там по сельскому хозяйству. Добрейший деревенский пьяница.
Павлов. То ли министр финансов, то ли премьер. Робкий толстяк.
Маски. Загадочные персонажи.
Нефедов. Секретарь Язова.

18 августа 1991 года. Москва. Кабинет маршала Язова. Большой стол с несколькими телефонами. Карта мира на стене. Всюду военный порядок - ничего лишнего.
Открыта дверь на балкон. Ветер развевает занавеску. Язов пишет за столом, затем встает и подходит к окну.
Язов. Четвертый год я был министром обороны. Открыл я житницы родного министерства, пустил коллег в амбары прокормиться. Всем дембелям закрыл аккорды и дедовщину строго пресекал. Они ж меня за это невзлюбили! Воистину, народ не любит генералов!
А все они, политиканы, белобилетники и прочие штафирки!
Страна летит к чертям, они же все грызутся! Народ пустыми дразнят миражами, врагами дутыми загадили сознанье. Где ж это видано, чтоб армию все поливали грязью, от розовых младенцев до старушек!
А этот пустобрех как будто бы не видит. Все говорит, всем угодить рядится. Они же рожи корчат, словно бесы, открыто издеваются над ним, над армией и над страной многострадальной! Межрегионалы, неформалы, наркоманы - какое-то нашествие чертей... Вот давеча я видел сон...
(Звонит зуммер. Язов берет трубку.)
Язов. Кто? Болдин? Что еще за Болдин? Ах, Болдин, помню, помню... ну и что? Чего он хочет, этот прихвостень? Ах, лично! Ну ладно, пропусти. Вот правда, беса как помянешь, тот час припрется.
(Входит Болдин.)
Болдин. Приветствую тебя, о доблестнейший воин! Здорова ли жена? А детки? Сам здоров ли?
Язов. Здоров, здоров. А ты чего приперся? Чего ты в Крым со всеми не поехал?
Болдин. Там климат для меня неподходящий. Здоровьем слаб я и подвержен простуженьям.
Язов. Ну ладно, друг болезный, говори, зачем пришел. Я здесь на службе, временем не располагаю.
Болдин. Я все о том же. О чем мы давеча в Барвихе говорили. В буфете, помните?
Язов. Нет, не припоминаю... Хотя, позволь, наверно, про охоту... Или про Констанцию... Или консистенцию... Или кастроку... Вот что-то вертится...
Болдин. Про Константинополь.
Язов. Да, верно. Ну и что там. Я не помню.
Болдин. Нам должно манифест провозгласить. Про сферу наших безусловных интересов. Ведь наша там земля, завещана от бога. Там византийский дух, и там проливы. И документы есть на все, не то что у евреев на Израиль, одни легенды и туманные сказанья. Да что там говорить, ежу понятно.
Язов. Позволь, позволь, какая Византия? Какие интересы и проливы? Уж не подвержен ли ты помутнениям рассудка в придачу к постоянным простуженьям?
Болдин. Отнюдь! Взгляните на историю! Уж сколько раз стояла наша рать у Цареграда! И вот настал момент благословенный! Сейчас иль никогда!
Язов. Стой, не части! Ишь, поскакал, завоеватель! А НАТО ты забыл? А те же турки? Да и наш народ - одобрит ли после Афганистана столь идиотскую крутую авантюру?
Болдин. Об авантюре речи нет. Лишь манифест невинный...
Язов. Довольно. Тотчас санитаров я зову. Есть тут одно местечко в Подмосковье, там отдохнешь без шума и огласки, а я как рыба буду нем о том, что здесь случилось.
Болдин. К чему же быть как рыба? Все уж знают...
Язов. Все знают? И тебя еще не повязали?
Болдин. Как видите, свободен. Более того, я послан остальными склонить к согласию вас как последнего. Все уже согласны.
Язов. Вот это бред, делириум и тременс!
Болдин. Текст уж готов, его лишь подписать - и в прессу. Позвольте зачитать...
(Достает бумагу. Звонит зуммер.)
Язов. Кто там еще? Ага, зови сюда. Сейчас тебя, голубчик, мы прищучим. Сюда идет Крючков, маг, йог и чародей.
Болдин. О нет, только не он! Я спрячусь под столом! Не выдавайте, я вас умоляю!
Язов. Что так?
Болдин. Он же... Он же... монстр! Ой, идет!
(Скрывается под столом. Входит Крючков.)
Крючков. Во имя Вельзевула и Ваала, всех кунфуистов и конфуцианцев, приветствую тебя, о многозвездный! Как служба? Как враждебны государства? Как обстановочка на дальнем пограничье? Как злой-презлой милитаризм японский? Не отдадим Курилы самураям?
Язов. Здорово и тебе. Как философский камень? Как астралы? Как лапки от мышей летучих? По прежнему ли ты их сушишь или на спирту настойки делать научился?
Крючков. Не говори об этом вслух, пусть даже в шутку! Ведь знания сии закрыты от людей.
Язов. А вот сейчас проверим твои знания. А ну-ка отгадай, кто в кабинете с нами здесь сам-третий?
(Крючков оглядывается, в одной руке появляются амулет, а в другой вращающаяся рамка.)
Крючков. Фу, напугал. Да нет тут никого.
Язов. Ан есть! Давай, давай, работай.
Крючков. Тут заклинанье надо прочитать. Ты как не против?
Язов. Не против.
Болдин. Нет, только не это!
Крючков. (вытаскивает Болдина из-под стола за шиворот) А, вот и ты, дружище! Сейчас, сейчас с тобой мы поиграем!
Болдин. (вырывается и прячется за Язова). Спасите!
Язов. Что такое? Зачем спасать? Он гомик?
Болдин. Хуже! Он любит превращать меня в лягушку и делать надо мной эксперименты! А то недавно в образе тритона весь нашпигованный шпионскою аппаратурой, на даче Горбачева три недели я плавал в отвратительной канаве! А давеча котом в посольстве Аргентины...
Язов. Опять ты, братец, крышей прохудился! Да что за спиной все мельтешишь? Сядь в кресло.
Болдин. Я лучше тут немного постою.
(Крючков делает пассы, от которых Болдин дергается.)
Язов. Видать, работе ты всецело отдаешься, а от того и размягчение мозгов. Давай садись, кончай делириум и тременс.
Болдин. Ой, видите, опять он руки тянет! А когти, когти, прям как у медведя!
Язов. Крючков, а ну, оставь его в покое. Здесь не твои лабораторные подвалы. Дай слово, что не тронешь ты его.
Болдин. А он меня еще, обратно превращая, знай на детекторе вопросами неволит!
Язов. Ну уж детектора-то чего боятся? Не лги и все тут.
Болдин. Нет, как бы не так! Он ток против положенного в тыщу раз дает сильнее. Тут не до правды с ложью, все как есть расскажешь! А уж вопросы задает! Мол "кем вы были в прошлой жизни?"
Крючков. Ну ладно, парень, ты... того... не разглашай. Садись, садись, не трону. Слово офицера. (Язову) Итак, мы ждем еще Рыжкова...
Болдин. Он не придет.
Крючков. Лукьянова...
Болдин. Его не ждите тоже.
Крючков. А он-то что?
Болдин. Больным он днесь сказался..
Крючков. Так из знал. Вот гвозди из кого бы делать! И выставлять в музеях на потеху... М-да... Поизмельчал народец... Еще есть Павлов, Пуго, Стародубцев... Да, вроде все, кажись... Ну, может быть еще Янаев...
Язов. И все они согласны? Я не верю! Зачем нам этот долбанный Константинополь?
Крючков. О, не скажи! Не торопись с сужденьем! Я тоже холодно отнесся поначалу! Однако, поднял материал, подумал. Ну, в общем, в этом что-то есть такое.
(делает пассы, от которых Болдин закатывает глаза, поднимается в воздух и застывает)
Язов. Народ нас не поймет. Опять война? И с кем? Что скажет Горбачев?
Крючков. А разве не ловил ли ты себя на мысли, что глаз от карты ты не можешь отвести, когда глядишь на пресловутые проливы? И начинают вдруг фантазии роиться. Ведь если те проливы откупорить, какое облегчение державе! А местных можно и не обращать. А можно и оборотить... Представь картину: красный флаг на минаретах и проверенные муэдзины возглашают вместо "Алла акбар" - "Акбар КПСС"! А? Признайся честно!
(Язов некоторое время глядит на карту)
Язов. Ну... в общем, не сказать, что я к проливам равнодушен. Там наша историческая слава. Туда стремился Скобелев, Суворов. Да и в семнадцатом его легко бы взяли.
Крючков. Вот-вот! И каждый гражданин советский - он же не придурок! Есть у него и историческая память, и опыт и традиции от предков. Ах, полно, драться мы и не полезем. Мы только проинициируем процесс. Пока всего лишь манифест, патриотизм квасной, или как его там... шербетный. Сейчас нам надобно сплотить страну.
Язов. Словами? Манифестами?
Крючков. Конечно. А чем Мишаня победил КПСС? Всего лишь слово "гласность" он промолвил, как рухнула твердыня без сопротивленья! Россия подчиняется лишь слову.
Язов. Положим, партия еще не развалилась.
Крючков. Еще развалится, еще увидишь.
Язов. Оставим эту тему. Твоя профессия вся состоит из провокаций. Это даже неспортивно.
(Звонок.)
Кто там? Ах, Пуго! Хорошо, пускай заходит.
(Входит Пуго.)
Пуго. Здорово всем... А это кто? Ах, Болдин... Чего он тут висит? Ну ладно, черт с ним. Собрался кворум? Хотя без кворума мы можем начинать.
Я давеча, пока сюда доехал, все думал, как бы нам чего такое учудить. Вы как насчет салюта?
Язов. Я не против. Народ салюты любит поглазеть.
Пуго. Салют в честь взятия Константинополя, я думаю, солидно.
Язов. Как "взятия"? Но мы же тут договорились...
Пуго. Мы пустим слух, а брать его не будем. Как будто кто-то наверху решил и грянул россыпью огней на небе в нетерпенье. Никто из нас не скажет ничего официально, а это нужный слух всемерно укрепит. Народ расправит грудь, он цель увидит, а мы не будем ничего ни отрицать, ни подтверждать, пусть пресса все договорит за нас. А там посмотрим. Дела пойдут, уж это я вам обещаю.
Язов. Тут нужно с Михаил Сергеичем... Эй, Болдин! Крючков, что ты наделал, расколдуй!
(Крючков щелкает пальцами.)
Болдин. А, что?.. Я не хотел, я не при чем, так получилось... Ой, где я?
Язов. Там же, где и был. Что президент? Как он прореагировал на это заявленье?
Болдин. Да как обычно. Что-то там заговорил, все непонятно, и несвязно, и престранно. И тут же вдруг на дачу в Крым засобирался.
Крючков. Добрый знак.
Пуго. Уж точно, он согласен.
Язов. Да, изучили мы эзопов сей язык. Свободен.
(Кивает Крючкову. Крючков снова подвешивает Болдина.
Звонок.)
Да... Впустить. Янаев с Тизяковым.
Крюков. Кто Тизякова-то позвал? Зачем?
Пуго. Уж этот точно испоганит нам идею.
(Входит Янаев, бледный и элегичный и Тизяков, отпихивая ногой стул. Янаев тут же садится и прикрывает голову руками.)
Тизяков. Ну, что прищурились? Не ждали? А я вот! Прознал про ваши тайные затеи! В Стамбул и без меня! А я же с детства, вернее с отрочества половозрелого мечтал: сижу я в чайхане иль лучше в дастархане, кругом красавиц легкокрылый рой - и все проверенные комсомолки! Улыбки, смех, шербет, седло барашка и все танцуют танец живота!
Язов. Так. Ясно. Сядь и постарайся помолчать. Янаев, Гена, как ты?
Янаев. Ой, мне плохо.
Язов. (Тизякову) Ты?
Тизяков. Помилуй бог! Мы полчаса назад чуть-чуть, и только...
Язов. Понятно. Замолчи теперь. Если хоть слово изблюет твой рот, тотчас за дверь ты вылетишь, как пробка.
(Тизяков молча кивает, закрыв рот руками. По мере дальнейшего разговора он ерзает, ему скучно. Заметив подвешенного Болдина, подходит к нему, рассматривает, затем прыскает и садится опять).
Язов. Гена, что ты хочешь?
Янаев. Пивка бы...
Язов. Щас соорудим. (Отходит и начинает рыться в шкафах, холодильниках и сейфах).
Крючков. Бедняга...
Пуго. Алкоголизм. Я это презираю.
Крючков. Ну, тоже, как Егорка. Тьфу, зараза.
Пуго. Сам зараза. К тому же чернокнижник и ведьмак.
Крючков. Отстань от Генки, злыдень. Он влюбленный.
Пуго. И пьет от этого?
Крючков. От этого и пьет.
Пуго. Да я про выпить-закусить не против. А пьянство все-таки есть свинское из свинств.
Язов. Всего одна бутылка. Эко диво. Вчера их было пятьдесят одна! Где Болдин?
(Крючков расколдовывает Болдина. Язов ставит бутылку на стол перед Янаевым.)
Язов. Эй, малохольный, другом будь, сгоняй-ка мухой в мой буфет за пивом.
(Болдин молча убегает.)
Крючков. А ординарцы у тебя на что? А денщики? Стенографисты?
Язов. Пускай побегает, потренирует пресс.
(Звонок.)
Да... Кто? Впустить конечно. Всех. Как, Гена, лучше стало?
Янаев. Вроде лучше... (Пуго) Это болезнь, вы понимаете, болезнь!
(Входят Стародубцев, Павлов и еще двое в масках)
Стародубцев. Кто это тут от вас ошпаренный промчался? Я где-то видел эти лживые глаза.
Язов. То Болдин. Сикофант и прихлебатель.
Стародубцев. Понятно. Всем привет! А, Тизяков, здорово.
Язов. Я запечатал его грязные уста.
Стародубцев. Да ладно вам! Пусть говорит. Эй, Тизяков, скажи мне "здравствуй"!
Язов. Ни слова не промолвит он.
Стародубцев. Ну вы даете... (садится).
Пуго. Кворум собран. А это что за пара палачей?
Стародубцев. Все наши. И подписывать согласны.
Пуго. А что же в масках?
Стародубцев. Да стесняются пока.
Крючков. Ручаюсь, среди них один - наш вдохновенный бард Лукьянов.
(Одна маска в испуге убегает. Все смеются.)
Пуго. Итак, приступим, к делу. Вот и пиво.
(Входит Болдин, нагруженный бутылками.)
Помилуй бог, тебе сказали, пиво. Что ты нанес? Анапа, Кюрдамир... Где пиво?
Болдин. На втором заходе. Буфетчик достает из ледника.
(Скрывается, по дороге повесив на вешалку свой пиджак.)
Пуго. (вдогонку). Прихвати закуски. Креветок, рыбки и орешки ассорти.
Да, в меру исполнительный подлиза - большая роскошь. (Крючкову) Признавайся, из твоих?
Крючков. Да так, он мне для тренировок нужен. И, кстати, он не глуп, хоть дураком рядится. Хитер, Макиавелли знает, разные микстурки составлять обучен. Мне тут недавно доложила агентура, как он котом в посольстве Аргентины...
Язов. Мы отвлекаемся от нынешнего дела. Мы что тут собрались?
Стародубцев. Конечно. Наливай.
(Все быстро разливают и выпивают. Янаев долго морщится, потом выпивает тоже.
Пауза.)
Язов. Итак, Константинополь... Эх, хорошо пошла.
Стародубцев. Что, по второй?
Язов. Стоп. Как ты, Гена?
Янаев. Прошу немного я повременить.
Язов. Итак, Константинополь расположен...
Стародубцев. Да мы все знаем. И считаем, хорошо, что наш народ, сей целью озабочен, начнет трудиться, как в совхозе у меня. Давай подпишем и займемся делом (кивает на бутылки).
Пуго. Тут еще вопрос с салютом.
Павлов. Позвольте, что за чушь? Я ничего не понимаю. Что за салют? Какой Константинополь?
Язов. На, почитай.
Пуго. К салюту подготовил я приказ. Детали вам неинтересны (кладет его на стол), пойдемте, я вам покажу с балкона.
(Все уходя на балкон, кроме Павлова, дочитывающего манифест. Крючков по дороге скрывается за портьерой.)
Павлов. Какой-то бред. И что за пидорас...
(Уходит на балкон.
Крючков выходит из-за портьеры, шарит по карманам пиджака Болдина, находит среди всякой дряни пузырек. Открывает, нюхает, кладет обратно. Затем с ухмылочкой снова достает и скрывается в туалете.
Входит Болдин, нагруженный едой и пивом. Расставляет бутылки на столе. Крючков прокрадывается у него за спиной, кладет пузырек в карман его пиджака и и уходит на балкон.)
Болдин. Один я. (оглядывается, обходит комнату). Точно. Я один. Ну, началось! Мой план сработал!
(Кивает на балкон.)
Вот они! Гудят! Базарят, как и задумал! Мой план сработал, хоть безумным он казался! Сам себе не верил я! Но в книгах древних - все правдиво! Рецепты древние, Медичи, Византия - они проверены веками, но забыты.
Да где забыты - напечатаны в Политиздате, между прочим! А этим дилетантам хоть бы что, им даже Кырлу-Мырлу заподло читать!
Политику, высокое искусство, они в тупое ремесло оборотили. Как, впрочем, и по всей стране искусство не в почете.
Где нужно яблоко сорвать, они все дерево ломают. Где можно слово вымолвить, они палят их пушек. И коли так ведут себя вожди, коль столь естественны для них и безответственность, и разгильдяйство, то и народ, три поколения снизу вверх на них глядящий, стократно должен развратится.
И вот явился человек неординарный, который с дороги гибельной один лишь может всю страну поворотить. И что ему в ответ от этой черни сановитой? Глухая ненависть и скрытый саботаж. Как ангел он спустился с горних высей прямо на пики их недобрых взглядов. Пусть кожа их толста, соображенье туго, но что же, ждать, когда они проснуться в момент для нас неподходящий?
Где нанесут они удар? Когда? Тут гадать - замучаешься. Проще сбить их в стаю, дать вожака и просто завести.
Да, прост рецепт, до глупости прозрачен!
Собрать всю оппозицию в команду и разом вывернуть их подлое нутро! Ведь даже те, кто вроде был не против, в душе своей таил подлейший яд! По одному они ни сном, ни духом не обнаруживали истинных желаний, и, вроде, даже пред собой не помышляли, наедине открыться.
Как угли жаркие я их сгребал усердно, где низостью, где подлостью старался! Испортил зренье, искривил свой позвоночник, чтобы нижайшим им всегда казаться! Нижайшему всегда высокие доверят свои планы, коли не чувствуют опасности от них.
И вот - свершилось!
Скоро яркий пламень над углями взыграет и тогда они, друг друга распаляя, уже не в силах будут скрыть свои позывы.
О Горбачев! Оценишь ли ты подвиг мой незримый? Или меня отбросишь, ты как пса?
Однако, что я? Вот они, приказы! Сегодня мне неслыханно везет!
(Достает из портфеля другие приказы и подменяет.)
Теперь конец им! Словно стадо мастодонтов, на гибель побегут они послушно!
Один приказ, тот что салют заменит - поднять войска и двинуть в города железные колонны! И в нем же дачу окружить в Форосе. Так я спасу его единственным путем, спасу для новой и очищенной державы!
Другой - бредовое, тупое заявленье, способное лишь разозлить народ, развеселить буржуев и армию настроить против них. Конечно, завтра им все это будет в новость! Но с похмелья не поймут, тем более похмелье точно будет! Этот коньяк завалит кашалота, тем более если его стаканами глушить. Уж в голове моей бардак какой-то... А завтра сущность их, открытую и безобразную, уже они не скроют!
Но... все-таки, я рано размечтался. Пускай подпишут, я же выпью стопку. Так, это что? Ах, розовый портвейн!..
(Пьет. Входят остальные, вразнобой галдя. Компания подходит к столу, наливает, пьет и закусывает.)
Стародубцев. Вот, верно, там и хлопок можно сеять, и кукурузу, гречку и овес. Народ там смирный, можно развернуться...
Павлов. Динары поначалу мы оставим, потом реформою в один прекрасный день...
Крючков. Я допытаю тамошних монахов и всяких дервишей изрядно допрошу...
Язов. Эх, хорошо пошла. Ну, как ты, Гена.
Янаев. Кажется, околемался.
Язов. Хорошо! Подписываем! Кворум весь собрался и дозрел.
Стародубцев. За это надо выпить.
Язов. После.
Стародубцев. После тоже. По одной.
(Наливают.)
За Турцию, республику советов... И все-таки эта Земфира - гадость. А вот у тетки Степаниды самогон...
Язов. Подписываем. К черту Степаниду.
(Подписывают.)
Так. И манифест.
(Подписывают.)
Тут, правда фраза есть... Да где она... Вот здесь была, я видел...
Болдин. Давай подпишем, выпьем, и она найдется. Так находят фразы все поэты.
(Язов подписывает и передает другим. Все подписывают, не глядя.)
Пуго. А что за фраза.
Язов. Пусть ее. И так сойдет.
(Звонит.)
Зайди, Нефедов.
(Входит ординарец или как его там.)
В войска, а это в прессу. И смотри, не перепутай, как в прошлый раз. Свободен.
(Болдин нервно вздыхает и утирает лицо платком.)
Эй, подожди... Нет, убежал, пострел!
Пуго. В чем дело?
Язов. Мне показалось... Или может спьяну, что пачка вроде стала тяжелей. Я как-то пару раз не те приказы отдал в войска и вышел кавардак. С тех пор я каждый раз все перепроверяю, да вот сегодня снова сплоховал.
Болдин. (хрипло). Давайте выпьем... Я хочу напиться!
Крючков. Вот это речь орла! Тут где-то рог валялся... А вот он! Гена, лей Карвуазье!
Болдин. Позвольте выпить эту емкость за державу, за президента и за его красавицу жену!
(Янаев судорожно выпивает рюмку. Все кричат "Пей до дна, пей до дна" и "Ура!")
Болдин. Вы знаете, мне хорошо! Мне клёво! Я много потерял, не пив всю жизнь вина... Я, с детства был в строгости и послушании воспитан, не пил вина, не нюхал табака. Лишь мудрость книжная была открыта настежь, но сердцу юному она была пресна. Стезю политика избрал я с детства и в пиджаке ходил с младых ногтей. Презрев товарищей здоровые забавы, их общества я сторонился как монах. И что взамен дала мне мудрость многокнижья? Очки и лысину, да сожаленье о той, единственной, к которой подойти не смел! Всю жизнь я думал: "Завтра, завтра" и вот, когда настало это завтра, глоток вина с глаз моих сбросил пелену! Чего там говорить, пропали зря мгновенья золотые, их не вернуть, но можно еще выпить, пока дыхание нас не покинуло совсем... Давайте выпьем, чтобы не жег позор за это... как его там...
Крючков. Я вижу, парень, что в тебе я ошибался! Прости, я был к тебе несправедлив! При всех, заметь, сейчас я заявляю, что зря тебя в лягушку превращал.
Болдин. Не будешь больше?
Крючков. Слово офицера!
Болдин. А в землеройку? А в тритона? А в крота?
Крючков. Конечно, нет! Отныне ты от колдовства свободен! (в сторону) А магию оставим мы пока.
Язов. Эй, кто там в маске? Уж пора разоблачиться.
Маска. Не время.
Тизяков. То, наверно, Горбачев... Минашя!
Стародубцев. А вот сейчас ему нальем и он признается.
(Наливают.)
Так выпьем же за родину родную, за вашу и за нашу значит мать!
(Выпивают.)
Язов. Однако, план наш против прежнего расширен. Где он, сейчас припишем... Ах да, уже отослан.
Крючков. Да, верно, нужно Горбачеву позвонить. Дело не шутка. Тут уж не манифест дурацкий, а прямо план завоевания Земли! Не то, что Турции дурацкой...
Стародубцев. А что, я представляю Тизякова, как он, разряжен точно падишах, плывет на яхте где-нибудь в Трабзоне и длинными и ловкими руками ласкает полуголых комсомолок.
Тизяков. И всех бросает в надлежащую волну.
Язов. И все-таки, мы на балконе размечтались.
Пуго. Действительно, зачем нам Аргентина и ЮАР? Туда ни викинги, ни русичи не доходили.
Тизяков. Бессамамуча! Буйна сайра! И все танцуют танго живота! Нет, зря мы так поторопились с подписаньем! Я еще Мексику хочу. Там кактусы и клевые грибочки.
Язов. Однако, надо позвонить на дачу Горбачеву.
Пуго. Тут мы без Горбачева обойдемся.
Павлов. Да, ну его. Давайте выпьем виски.
(Выпивают.)
Стародубцев. Да, это виски, ничего себе отрава, но самогон у Степаниды лучше! Вот если б это виски настоять на табаке и на помете на курином, вот по шарам давало бы изрядно!
Павлов. Фи, вечно вы сморозите какую-нибудь гадость. Прямо во рту противно стало.
Тизяков. А ты не задавайся, толстячок.
Язов. Вот давеча я видел сон престранный...
Павлов. Нет, кажется меня тут оскорбили.
Тизяков. Да, а могли бы просто в морду дать.
Язов. Оставьте, всем молчать и слушать сон. Привиделась мне странная охота, как будто бы мы все, кто здесь, в лесу бредем. Туманом плотным все луга покрыты и словно через вату голоса и выстрелы доносятся. Собаки взлаяли, рог протрубил далёко и вдруг, кусты раздвинув, прямо на меня выскакивают олимпийские медведи!
Павлов. Тьфу, тварь поганая! Приснится же такое!
Тизяков. Вот и медведей наших ты не любишь.
Павлов. Да что вы всё ко мне привязываетесь... всё.
Тизяков. Да ты вражина, и тебя насквозь я вижу. Все вы, московские, пижоны и козлы.
Пуго. Да прекратите вы. Что было дальше? С медведями.
Язов. А дальше-то выходит все страннее! Сперва струхнул я, но в руках сжал ствол, сказал им "Смирно"!
Пуго. И они послушались!
Язов. Конечно. Стоят и ухмыляются. Пузатые все, в майках, хитрые как прапора. Вот, думаю я армия-то докатилась! С тех пор нейдет из головы моей сей сон.
Павлов. И все? Делов-то. Я-то думал...
Тизяков. А ты, вражина, старшим не перечь. Здесь тебе не Оклахома.
Павлов. Да вы... Да вы...
Тизяков. И не сверкай очками. Тилигент.
Крючков. Заткнитесь, превращу в тритонов. Или зомбирую.
Павлов. Но...
Крючков. Замрите оба. На минуту. Сей сон сейчас легко я истолкую. Все знаки плохи. Неудачная охота, туман, звук рога вдалеке - зловещие все символы, друзья!
Тизяков. Вот-вот! Все вражеские козни! Медведей наших с Микки Маусом скрестили, зловещие псевдоученые из ЦРУ!
Крючков. Заткнись ты ради бога... Да тут еще некстати Плутон с Сатурном образовали просто гибельный аспект... Что завтра - девятнадцатое? Гадкое число, исчадье преисподней. Я лучше завтра на рыбалку или в баню, подальше от возможных неудобий. И вам советую грибов пособирать.
Пуго. Все это мне смешно в двадцатом веке. Ты лучше расскажи, любезный, зачем тебе вся эта дребедень? Вся эта магия, маразм и клоунада.
Крючков. Для страха. Не смейся над вещами, коих ты не понимаешь! Непосвященным эти знания опасны. С тех пор, как КГБ вступило в эту область, я, друг мой, там такого насмотрелся, что если расскажу тебе хоть сотую процента, глаза ты выпучишь и страх власы твои подъяст, как иглы у дикообраза!
Пуго. Но причем тут страх? Признаться, эти слухи про психотропное оружие смешны, и только.
Крючков. Сам посуди, народ любить нас должен и бояться. Любить они давно уж нас не любят, бояться тоже им как-будто надоело. Кто мы теперь для них - пустое место. Они нас держат только по привычке. Чуть что и мы с тобой пенсионеры. Или покойники, если "чуть что" не кончится в три дня.
Язов. Но как же!.. Нет! Ведь армия и прочие структуры... Неужто ты серьезно говоришь?
Крючков. Не будь наивным ты, ей богу, здесь свои. Итак любовь внушить мы больше не умеем. Тогда остался страх. Страх смерти? Когда Ежов и Берия косили миллионы, как косят травку мужички на сенокосе, тогда они боялись. Но косари ушли и травкой новой луг порос. Она, эта трава, уже не помнит ни посвиста косы, ни мнущих сапогов. А если, мы положим, диссидента давим, дрожащего и нервно мнущего в руках свою придурочную пьеску, то это только смеху прибавляет.
Нет, ныне нужен страх глубокий! Страх вроде бы ни перед чем. Он страшней стократно. Его лишь магией возможно возбудить.
Язов. Однако, надо позвонить на дачу Горбачеву...
Пуго. На что нам Горбачев? Зануда этот.
Павлов. Давайте его на фиг... Ой, что я говорю...
Язов. Чего-чего?
(Пауза. Язов застывает с поднятой трубкой. Болдин оживает, наливает стакан, выпивает и, недопив, засыпает снова. Пауза длится.)
Пуго. Что ощетинились? Что напружинились, коллеги? Ваше молчание выдает вас с головой.
(Пауза.)
Пуго. Однако, вы молчите снова. Это дело. Я понял все и я удовлетворен. Теперь, друзья, оставим эту тему. Ее обсудим как-нибудь потом.
Язов. У меня присяга. И у тебя.
Пуго. Нет в тексте слова "президент". Ты вспомни, вспомни. А мы - правительство. Народ поддержит нас, коль гладко мы спланируем все и прокрутим. Мне это ясно, как простая гамма.
Язов. Однако... Но президент... Но Родина... Но долг...
Пуго. А Пиночет? Ну, где его присяга? А ведь всем ясно, мы не поняли его. В угаре политическом фашистом обозвали и отвернулись, как обиженые дети, ладошками прикрыв глаза и уши.
Павлов. Братцы, вы пьяны. Что вы несете?
Стародубцев. Вот-вот, нажрались, словно свиньи тетки Степаниды.
Тизяков. А куда мы денем тетю Раю?
Пуго. Мы ее сделаем послом в Мадагаскаре. (смех)
Болдин. Или секретарем райкома в Васюках. (смех)
Тизяков. Или, как Крупскую, библиотекарем в очках...(смех)
Янаев. Да что вы, право, к бабе привязались! Как петеушники какие-то вообще.
Тизяков. Ага! Открылся наш Ромео коллективу. А мы-то думали, в когой-то он влюблен! А ну-ка расскажи нам про зазнобу. Про гибкий стан и взоры волооки...
Янаев. Вы забываетесь!.. Вы - низкий человек!
Язов. Ну, Тизяков, опять нагадил! Щас, Гена, с мылом вымоем его поганый рот!
Тизяков. А что такого я сказал? Да эти бабы... Ну ладно, ладно, я об этом промолчу. Давай-ка, Пуго, разберем портфели! Министром обороны быть желаю, раз Язов переходит в Пиночеты. Я слышал, в войско принимают нынче девок и выдают исподние тельняшки...
Пуго. Я пошутил. Ха-ха. Я пошутил. Понятно?
Тизяков. Ха-ха. Ха-ха. Понятно. Пошутил. Сколь искрометно ваше остроумье! А я как пошучу, все рожи корчат.
Янаев. Тут это... разговор о женщинах продолжить надо.
Стародубцев. И, кстати, выпьем, ведь не пили мы за них.
(Разливает.)
Янаев. Ну, в общем... значит... это так скажу я... что женщины... они... как эти... в общем так... И за то должны мы выпить... Несомненно... Да... Так вот... О чем я говорил сначала? Словом за них, до дна.
(Выпивают.)
Тизяков. Вот это речь! Джеймс Джойсу и не снилось! Ну просто Кафка! Демосфен! Марат!
Крючков. Не смейся, черт ты полосатый, разве ты не видишь - он от любви лишился дара речи. Да что там, разве ты поймешь...
Стародубцев. Спиши слова. В деревне прочитаю одной девке. Дюже хороша. Ой, ктой-то тут шевелится?
Болдин. Вы кто такие? Где я?.. А, понятно... Я... братцы... Я немножко выпил... Я хочу признаться... Я подло обманул вас всех... Я негодяй...
Язов. Молчи хотя бы ты.
Болдин. Но я... Ведь Горбачев... Макиавелли... Заговор... Тревога! (засыпает)
Язов. Вот балда.
Пуго. Еще бы, целый литр коньяку угрохал.
Крючков. Да не коньяк то был, портвейн "Кавказ".
Стародубцев. И куда он лезет? Какой же ты политик, если не умеешь пить.
Пуго. Что там за шум на улице? И крики? Дружище Болдин, сбегай, посмотри. Проветрись также, мы уже кончаем.
(Болдин встает и зигзагами пробирается к балкону, но застревает по дороге.)
Стародубцев. Не ровен час, с балкона наблюет.
Язов. Лишь бы не выпал. (Крючкову). Что ты с ним лобзался? Не противно? Как жабу его к сердцу прижимал.
Крючков. Поверил? Это хорошо. Я, значит в форме.
Стародубцев. И я поверил. Ты брат, лицедей.
Крючков. Работа с агентурой - вещь такая. Тут лучше перебрать, чем недобрать.
Янаев. Ты перебрал. Он это... нехороший, гадкий, бяка в общем.
Павлов. Он мне противен.
Пуго. И мне тоже. Пусть уйдет.
Крючков. Я все продумал, вы не беспокойтесь! Он больше нас не будет доставать! Я тут порылся у него в карманах и баночку с микстуркой откопал. Небось, болезный, капли принимает от солитера и кишечных паразитов. Так вот: те капли вылив, на касторку заменил я, но не на ту касторку, что в аптеке, а на мою, из спецлабораторий. В сто крат сильней она простой касторки! Да что в сто крат - и мертвого поднимет и прям из морга или из могилы погонит опорожняться!
(Смех)
Маска. А я не понял. Что там с Горбачевым? Вы шутки шутите, или всерьез? Признаться, я сюда приехал с неохотой и много странного услышал я от вас.
Крючков. А сам-то ты что за друг скабрезный? Зачем под маской скрыл свое лицо?
Тизяков. Нехорошо. Товарищей обидел. Сидишь тут, на халяву ешь и пьешь...
Янаев. Там это... кто-то наблевал уже в сортире. Не ты ли, незнакомец?
Пуго. Стоп, друзья. Ведь точно, странный тип. Они явились двое. Один, я помню, вроде был Лукьянов.
Тизяков. Да это Горбачев, я говорю! Мишаня...
Павлов. Он должен быть на даче... Боже! Михаил Сергеич! Как я не допер! Да я ни сном, ни духом, все они! Все этот чернокнижник, этот бармалей! Я верен вам! Клянусь... клянусь... да чем хотите! Да пусть я провалюсь, если совру! Они задумали крамолу, я же здесь случайно! Судить их всенародным трибуналом! Я буду как свидетель выступать! Нет, лучше, чтоб процесс закрытый был...
Тизяков. Не верь ему, Сергеич. Он агент имперьялизма. И прислан по заданью ЦРУ, чтоб подорвать национальную валюту.
Маска. Я не Горбачев.
Павлов. Михал Сергеич!.. Что? Не Горбачев?
Пуго. И верно. Голос не его. (Павлову) Не суетись, придурок!
Стародубцев. А ктой-то? Болдин, может знаешь ты? Чего ты там по пьяни бормотал?
Маска. Он ясно все сказал. Переворот военный. Насильственный. Он же восстанье. Он же путч.
Язов. Да что за бред? Ты, братец, верно, вслед за Болдиным несчастным, историй страшных на ночь начитался.
Маска. Да нет же. Все от вас я здесь услышал. Вы заговорщики. И карбонарии к тому ж.
Крючков. Зачем вы так, загадочная маска! Да мы же здесь враги насилья все! Взгляни на нас. Один присягою священною повязан, другой в бреду любовном пребывает, вот финансист прилежный, хлебопашец мирный, и я, покорный ваш слуга, ученый скромный по лягушкам.
Маска. А этот?
Крючков. Пуго? Добрейший дяденька! Любитель праздненств, развлечений и салютов! Душа компании! Он как дитя. Он славный.
Маска. А этот?
Крючков. То Тизяков, болтун безвредный, душа компании, любимец женщин, стариков, детей!..
Тизяков. Каких еще детей! Все это клевета и враки! Я, в общем, больше женщин...
Стародубцев. Когда бы были б мы насилья не враги, то вас бы мы давно разоблачили. Поставили бы к стенке, лоб намазали зеленкой и щелбанов бы надавали от души! А так мы, уважая право человека, смиренно просим вас открыться. В знак нашей чистоты прошу принять от нас напиток водку и выпить двести грамм, от ложной скромности сильнейшее лекарство.
Маска. Нет, поздно речи лживые мне слушать. Вам веры нет. Сейчас по телефону позвоню я и вас повяжут.
Язов. Ты, братец, масочку свою снимай. Угрозу анонимную мы тут не принимаем.
Пуго. А пусть звонит. Да кто ему поверит? Давай, кто ты там есть, снимай свой камуфляж.
Павлов. Нет, братцы, этот тип нас всех погубит! Остановить его! Остановить! Мне страшно! Вы же военные! У вас должны быть пистолеты!
Тизяков. Ага, забегал! Гляньте, аж вспотел! А ты попробуй задуши его руками. За яблочко.
Павлов. Вы идиот, животное! Вы подлый!
Тизяков. Уж кто животное, так это ты, жиртрест. Ты сам себя разоблачил. Продался за ведро варенья и за печенья ящик двухметровый.
Павлов. Ах так! Тогда... тогда я выброшу в окно ваш телефон.
Пуго. Да сядь ты. Я говорю, пусть звонит. Лучше даже позвоню я сам. Где телефон? Мы ничего не скроем. Да, недовольны кое-чем. И только. Мы обо всем открыто говорим. Да что там говорим, во всех газетах пишем, по телевизору... Отдайте телефон.
Павлов. Я не отдам.
Пуго. Ну, маска, отними его, попробуй..
Маска. А я другой возьму. Ведь их тут много, этих телефонов. Возьму любой, который захочу...
(Берет трубку.)
Пуго. А президентом новым быть не хочешь?
(Пауза. Маска осмысливает сказанное.)
Пуго. Да ты звони, звони. Я просто так спросил.
(Пауза.)
Павлов. Ну, давай же, говори!
Тизяков. Нет, пусть позвонит. Пусть все расскажет, заработает медаль.
Крючков. Ага, еще седло и телевизор. А я ему хамелеона подарю. Такого склизкого...
Павлов. О, прекратите, я схожу с ума!
Тизяков. И поделом тебе, обманщику старушек! Ты у сирот копеечку отнял! За слезы вдов и матерей от имени трудящего народы приговорен ты будешь к поселенью вечному в ограбленной тобой стране без права выезда на Запад и соцстраны! И жить ты будешь на одну зарплату...
Павлов. Нет, я сейчас кого-нибудь убью.
Пуго. Не торопись. Ты видишь, он уже не звонит. Давайте отвернемся от него вообще. Сейчас он должен принимать решенье.
Стародубцев. И, кстати, выпьем.
Янаев. Да, а то я, это... ничего не понимаю... Он, что ли, Горбачев?
Пуго. Он, кажется, созрел. Итак?
Маска. Хочу...
Пуго. Довольно. Теперь молчи и выпей с нами.
Язов. И маску, маску-то сними.
(Маска снимает маску.)
Павлов. Ой, кто это?...
Стародубцев. Да это же...
Тизяков. Да это же Бакланов! Ну, братец, ты нас всех купил!
(Все несмело начинают смеяться, затем, громче и громче, хлопают Бакланова по плечу и чокаются с ним.)
Тизяков. Раз хочешь - будешь, кем захочешь. Экзамен профессиональный сдал. Раз нас надул, так всех тем более надуешь.
Павлов. Я... в общем был не прав... Но я вам буду нужен. Я знаю...
Пуго. Ладно, хватит каяться. Что там опять на улице? Глянь, Болдин.
Болдин. Я предал вас... Я негодяй... Переворот военный... В столицу едут танки... Списки арестантов... (шатаясь, идет на балкон).
Язов. Иди, иди... Ну что за тип! Мне с ним даже рядом находиться неприятно, как будто в нем мотор занудливый жужжит.
Крючков. С ним решено уже. Он больше не боец. Для новых мыслей голову освободи.
Пуго. Да, сделан важный шаг. Давайте молча выпьем. Нельзя в такую важную минуту к болтовне ненужной прибегать.
(Выпивают.)
Язов. Признаться, я не понял, что за шаг и почему мы выпиваем молча... И что там Горбачев?
Пуго. Не беспокойся, без Мишани мы не шагу. Мы завтра сами все ему доложим. Как всегда.
Крючков. Конечно, мы ж не идиоты.
(Возвращается Болдин.)
Ну, кто там гавкает на улице?
Болдин. Там митинг. Какой-то Ельцин.
Язов. А, межрегионал.
Стародубцев. Смутьян, на царство метит. Самозванец.
Тизяков. Пойдем посмотрим. Да и освежимся.
Болдин. Нет, не ходите. Я хочу сказать. Я предал вас. Подвел под гильотину. Вы подписали гибельный приказ.
Янаев. Ладно, ты... это... завязывай. Достал ты всех своим маразмом. Ты там все, значит, на балконе этом... уделал, значит, и не хочешь, чтоб мы видели.
Тизяков. А мы пойдем и все-таки посмотрим. И что-нибудь с балкона покричим. "Бориску на царство".
(Все смеются и уходят на балкон)
Болдин. Какие они клевые ребята! Герои, чистые, высокие сердца! И я их оболгал... Я им признался, но даже в мыслях они до низости моей не опустились. Только сейчас, когда я в круг их принят, открылась мне вся красота их душ! О, нет уже надежды, сделанного не воротишь!
Приказ уж отдан, войско встрепенулось, и дача, верно, вся обложена уже.
(Берет одну из телефонных трубок)
Ну, точно, телефон не отвечает. Теперь друзей моих сердечных ждет позор! Как только этот план дурацкий мне явился!? Ведь он дурацкий, этот план! Стыд жжет меня как пламень нестерпимый. Стыд и отчаянье. Я, с детства одинок, очкарик нелюдимый, всю жизнь всего и ждал - простой и необязывающей дружбы, как ожидает незатейливый цветок лишь солнца луч и теплое весеннее дыханье. И вот, едва обрел я дар бесценный, друзей я принял долгожданные рукопожатья, как волей глупой, непростительной ошибки теряю сразу все! Будь проклята политика гнилая, что только низменные чувства и тупую похоть разжигает и мажет несмываемым дерьмом всех, кто к ней хоть на секунду прикоснется!
Но есть, есть еще средство от позора!
(Достает из кармана пузырек)
Не судят мертвых, не сажают мертвых. Смерть очищает от суетных наслоений и чистую идею превозносит. Герои - вот кто вы теперь! Ведь, как ни крути, в истории не дело важно, а то что жизнь за дело отдана! А дело же быть может вовсе пустяковым.
Вот дар моей безвременно ушедшей тещи. Растворы таллия, губительнейший яд.
(Капает всем в стаканы)
Теперь, друзья мои, вы все уснете. Не сразу, через день, два или три. Вас будут чтить и помнить как героев. А глупость, мною совершенную, забудут через день. О вас легенды сложат, снимут кинофильмы и будут плакать Горбачев и Миттеран.
А я? Кто я? Плебей среди гигантов. Играть как куклами задумал я людьми. Историю поторопить - какая глупость... Теперь уйти - мой долг последний. Чтоб смерть принять достойно, без икоты непрерывной. Хоть этим с вами я соединюсь...
(Выливает остаток пузырька себе в бокал, выпивает и, шатаясь уходит со сцены, бормоча)
Ох, и гадость, эта "Золотая осень"... и не достанется вся правда никому!
(С балкона возвращаются герои. Крючков смахивает что-то с пиджака)
Крючков. Итак, друзья, как видите, гадание на птицах указывает нам на неприятность снова. Я всем советую убраться из Москвы.
Пуго. Ну что ж, я завтра же с утра махну на дачу. Прощайте, други, выпьем по последней. Прощай, Бакланов, помни обо мне.
(Уходит. Все выпивают)
Стародубцев. Чего ж так мрачно - "по последней". Вроде нас не травят... Глядите, Болдин-то ушел. Бедняга...
Крючков. И пузырек валяется его. Он пуст! Вот же потеха будет завтра! Ну, братцы, до свиданья. До послезавтра то есть.
Павлов. Как же, как же! Мне завтра на работу.
Тизяков. Вот он! Разоблачился засланный вражина! Когда все руководство покидает град под действием астральных форсмажоров, он под надуманным предлогом...
Павлов. Вот я сейчас как дам тебе по морде!
Янаев. И я добавлю. Ты здесь прилюдно оскорблял мою любовь.
Язов. Прекратить! Что вы как дети! А ну-ка Тизяков, немедленно покайся. А то и я добавлю от себя.
Тизяков. Ребята, каюсь, был неправ. Простите. Лежачего не бьют.
Павлов. А разве ты лежишь? Сейчас ты ляжешь...
Стародубцев. Ну, полно, прекратите. Наш Тизяков, конечно, пустобрех изрядный, но парень добрый и совсем ручной. Ведь так?
Тизяков. Конечно, братцы, на язык я не воздержан. Но я сказать плохого не хотел.
Крючков. Теперь возьмитесь за мизинцы и повторяйте мантру примиренья.
Тизяков и Павлов. (взявшись за мизинцы) Мирись, мирись, мирись, и больше не дерись, а если будешь драться, я буду кусаться.
Крючков. Вот мира торжество! Смиритесь, волк и заяц! Пусть агнец возлежит со львом! Пойдемте, братья, выпьем мировую на улицах и площадях ночной Москвы. Коли согласье между нами учинится, то и страна, сплоченность нашу уяснив, воспрянет с к новым высям! Империя на грани обновленья! Да что там Турция, Трабзон ей под печенку! Вчера я медитировал и, представьте, было мне виденье...
(Уходят)
Янаев. Однако я не понял ничего. Ты что, Бакланов, метишь в президенты?
Бакланов. Ты хочешь сам?
Янаев. Нет, нет, я не хочу!
Бакланов. Тогда какая тебе разница?
Язов. Опять вы разговоры завели дурные!
Янаев. Ну... я просто... вроде недопонял я чего...
Стародубцев. Тогда давайте выпьем и закончим. Пора знать честь. Хозяину спасибо за гостепреимство. Сочтемся как-нибудь.
(Выпивают, уходят)
Язов. (один). Чего это мы тут наговорили? Не нравятся мне эти манифесты. И разговоры скользкие пошли. И этот Болдин, черт четырехглазый... Чего-то тут не то. Чего бы они там не говорили, я Горбачеву лично доложу ...
(Берет трубку белого телефона. Недоуменно стучит по нему, дует в трубку.)
Язов. Что за чертовщина! Правительственный телефон... Но это же предел развала! Делириум и тременс!
(Берет черную трубку, затем опускает.)
Крючков был прав. Нам надобна великая идея. Россия без идеи - ноль, вместилище снегов, поля, где орды индивидуумов бродят. Конечно, наказать виновных просто. Но новые на место их придут, такие же без страха перед государством, с фигою в кармане. И так же кто-то снова забудет щелкнуть тумблером - действительно, что им какой-то тумблер! Вчера "за Родину, за Сталина" кричали, сегодня их девиз "и так сойдет". Свободу дали им, они же и не знают, как ею распорядиться. И как узнать им? Ведь работать разучились. У каждого не руки по бокам, а крюки. За что б ни взялись, все сломают. Вот и телефон сломали. Что ждет страну? Что с нами будет? Мне мнятся вещи странные, отказываюсь верить...
(Снова берет черную трубку и кладет на место.)
Ох, что-то в животе скрутило... Сейчас, сейчас я всех их накажу. Всех, сверху донизу, этих расслабленных пижонов... Ох, плохо мне опять...
(Тянет руку к черному телефону.)
Нет, щас вернусь...
(Убегает в туалет.
На столе начинает звонить телефон, затем еще один, затем сразу звонят все)

Конец

© Камиль Мусин